Здравствуй, Ирландия. Глава 13. “Ваша революция была на год позже нашей”.

 С первых дней жизни в Дублине я был объектом внимания, чаще всего продиктованного просто любопытством, но иногда пристального и назойливого. Все дублинские газеты сочли своим долгом разыскать в гостинице и расспросить “первого русского в Ирландии”, зачем и с чем пожаловал.

Спрашивали, как это я очутился в их стране, и очень удивлялись, узнав, что переговоры об открытии корпункта ТАСС в ирландской столице тянулись много лет, а разрешение поступило совсем недавно. Судя по реакции моих коллег, они были лучшего мнения о своем правительстве, которое никак не могло решиться на такой шаг.

Все три утренние газеты поместили заметки о появлении в Дублине первого постоянного иностранного журналиста. До того мировые информационные агентства обходились услугами стрингеров, а штатные корреспонденты Бибиси, Рейтер и других агентств, включая испанское ЭФЕ, приехали в Ирландию позднее.

“Почему ТАСС решил обосноваться в Дублине именно сейчас? – задавалась вопросом “Айриш таймс” и поясняла: По-видимому, единственная тому причина – разрешение на открытие корпункта, которое дало после долгого раздумья и многолетних переговоров ирландское правительство. Надо сказать, что ТАСС – одно из старейших и крупнейших информационных агентств, имеет своих представителей в столицах большинства стран Западной Европы, и пользуется высокой репутацией среди журналистов мира, даже за “железным занавесом”.

“В течение долгого времени было ясно, – писала “Айриш индепендент”, – что правительство России и его различные ведомства стремятся установить в какой-либо форме официальные контакты с Ирландской республикой, но их усилия редко встречали теплый прием в министерстве иностранных дел Ирландии. Разрешение русскому журналисту поселиться в Дублине, кажется, первый, хотя и робкий, шаг на пути к развитию отношений с Россией. Очевидно, на решение выдать визу Юрию Устименко повлияло желание ирландского правительства создать условия для более широкого освещения в мировой печати событий в Северной Ирландии и позиции властей в Дублине”.

Свою лепту внесла вечерняя и воскресная пресса, политики избегавшая и постаравшаяся выведать, когда приедет моя семья, как меня встретили и чем, собственно говоря, я намерен заниматься в ближайшие дни и в отдаленном будущем. Не обошлось и без дежурного подозрения. В “Айриш пресс” промелькнула заметка, автор которой недвусмысленно намекал, что дело здесь явно нечисто и русский журналист – только с виду журналист, а на самом деле он агент КГБ. Правда, в той же газете было опубликовано письмо читателя, поставившего резонный вопрос: “Допустим, он шпион. И что ему здесь шпионить? Если у нас действительно есть какие-то военные секреты, то их так тщательно скрывают, что никто не догадывается об их существовании, в том числе военные”.

Впоследствии я не раз начинал свои выступления перед ирландской аудиторией с этой интересной мысли. Как-то меня пригласили на обед в Ротари-клаб, клуб предпринимателей. Покончив с едой, предоставили слово.

– Время от времени мне напоминают, что я “красный шпион”, – начал я, вызвав нездоровое оживление за столами. – Готов с этим согласиться… (Навострили уши). При одном условии… (Затаили дыхание). Кто-то из присутствующих должен мне подсказать, какими секретами обладает Ирландия… (Смех, аплодисменты). Вы – деловые люди и по своему опыту знаете, что любая конфиденциальная информация стоит больших денег. Согласитесь, что содержание агента тоже обходится в круглую сумму, и ни одна уважающая себя служба разведки не станет тратиться впустую.

Так, во всяком случае, я думал, но мое мнение разделяли не все. По возвращении в Москву я узнал о выходе в свет книги о советской разведке Джона Бэрона, где я был назван “старшим офицером КГБ, направленным в Ирландию с целью помогать ИРА оружием”. Тут же вспомнилась история поездки делегации ИРА в начале 1920-х годов в Москву, где их принял Сталин, обычно решавший чужие проблемы за чужой счет. По словам ирландцев, на встрече не присутствовавших, “посмотрел дядюшка Джо с прищуром на посланцев ИРА, распушил усы и изрек: “Если мы сегодня дадим им оружие, завтра оно окажется у англичан”.

В общем, отказал наотрез. У меня не было причин сомневаться в том, в КГБ забыли сталинские заветы, но появилось желание подать на автора книги в суд за клевету. Отговорили другие сотрудники ТАСС, упомянутые Бэроном. Мне доходчиво втолковали, что далеко не все включенные в список агентов КГБ попали туда случайно, и если кто-то возмутится, остальные будут вынуждены молча признать, что у них рыльце в пушку. Получится, что я подведу, так сказать, товарищей по работе и в результате рискую остаться без работы. Пришлось стерпеть обиду, но к этому было не привыкать.

Гораздо труднее, оказалось, свыкнуться с ролью популярной личности после моего появления в телевизионной программе РТЕ “Позднее, позднее представление”. В ней раньше принимали участие министры и члены парламента, руководители забастовок и лидеры нелегальных организаций, известные актеры, певцы и художники. Передача выходила в эфир непосредственно, без записи на плену и придирчивого редактирования, так что получалось захватывающее зрелище, хотя бывали казусы и накладки. Возмущенные зрители строчили письма в газеты, посчитавшие себя обиженными подавали в суд, парламентарии выступали с гневными запросами к правительству, но популярности программы это не мешало, скорее наоборот.

Телеведущий и режиссер, душа программы, Гей Берн не только сам придумывал каверзные вопросы, но и активно привлекал к экзекуции аудиторию – полторы сотни гостей студии, состав которых определялся главной темой очередной передачи. Красоваться перед телекамерой никому не удавалось. Все приглашенные подвергались жесткому допросу, который не оставлял никаких лазеек и не позволял уйти от ответа. Гей Берн добивался правды, только правды и ничего, кроме правды, как предписывает клятва, которую приносят в американском суде все свидетели. Если бы он не пошел работать на телевидение, ему была бы гарантирована блестящая карьера на посту следователя прокуратуры.

Но было у него и слабое место – международная тематика. Люди и события далеко за пределами Ирландии его не затрагивали и мало интересовали, что спасло меня от принудительного вранья и полного конфуза. Для разминки – вопрос “О чем думаете писать?”, а потом, как водится, дискуссия о правах и свободах в Советском Союзе, Солженицыне, получившем Нобелевскую премию, и Чехословакии. Я не знал ни одного советского дипломата или журналиста в Лондоне, который одобрял ввод танков в Прагу в августе 1968 года, но публично придерживался официальной позиции, и я не был исключением.

Жестокой порки удалось избежать благодаря тому, что телезрителей большая политика мало интересовала, и основное внимание было уделено вопросам типа “Кто, по-вашему, больше пьет и кто дольше держится на ногах, русские или ирландцы?” Когда мне поставили в упрек однопартийность в СССР, я предложил аудитории назвать принципиальные различия между двумя основными партиями Ирландии, после чего беседа приняла мирный характер.

На следующий день отец Томас Моллой метал громы и молнии на заседании приходского совета городка Уэстпорта в графстве Мейо. Он обвинил РТЕ в том, что там “захватили власть красные”. “Хорошо подготовленному пропагандисту из Москвы позволили беспрепятственно излагать свои непотребные взгляды, – негодовал священнослужитель. – А руководство национального телевидения не сумело противопоставить ему специалиста, который мог бы его разоблачить и поставить на место. Простой человек может подумать, что все сказанное в программе Гея Берна так же верно, как священное писание”.

РТЕ досталось от Моллоя и за передачу, в которой разнесли в пух и прах политику США во Вьетнаме, но у меня сложилось впечатление, что священник не мог мне простить признания в полном отсутствии религиозных убеждений. К тому же я недостаточно почтительно отозвался о папе Римском и на вопрос, как к нему отношусь, ответил: “Когда он ратует за мир и дружбу между народами – хорошо, а когда пытается навязать католикам всех стран свою волю и диктует, как жить – плохо”. Тогда я еще не знал, что папа всегда прав.

Гневные тирады верного слуги Ватикана из Уэстпорта получили широкую огласку, но их постигла та же судьба, что и выступление в 1955 году архиепископа дублинского Макквейда. Он повелел ирландцам не ходить на футбольный матч сборной Ирландии с командой Югославии, “безбожной коммунистической страны”. Пастырь ирландской столицы грозил карой божьей и откровенно намекал, что болельщиков ожидают беды и злосчастья, если они посмеют пойти на стадион. В результате трибуны были заполнены до отказа.

Да и я никак не мог пожаловаться на недостаток внимания со стороны жителей Дублина и его окрестностей, не говоря уже о любознательных гражданах Корка, Голуэя, Дандока, Лимерика, больших и малых городов и сел. Дело дошло до того, что меня вынудили раздавать автографы.

Через месяц после телевизионного дебюта мне передали пачку писем от зрителей. Томас Моллой оказался в полном одиночестве. Ирландцы не имели ничего против корреспондента ТАСС, высказывавшего и отстаивавшего свою точку зрения. Они это понимали и ценили, хотя во многом со мной не соглашались. По всем вопросам у них было свое, особое мнение, которым они охотно делились, как бы приглашая вступить в дискуссию, но мне в ту пору было не до споров на отвлеченные темы.

Весь этот разноголосый “паблисити” свалился на меня в первые, самые напряженные дни, когда нужно было найти помещение для корпункта, наладить прием и передачу текущей информации, ради чего я и приехал в Дублин. Кроме того, следовало обойти редакции ведущих газет, представиться и по возможности наладить контакты. В обмен на сотрудничество я мог предложить английскую службу ТАСС. Все обещали подумать, но, видимо, пришли к выводу, что им вполне хватает службы Рейтера. Настаивать я не имел права, зная недостатки тассовской службы, где писали не по-английски, а по-русски английскими словами. По-другому не получалось из-за специфики советского языка.

Еще требовалось нанести визиты вежливости чиновникам разных министерств и ведомств. Глава отдела информации МИД заверил, что поскольку я единственный иностранный журналист, аккредитованный в Ирландии, можно рассчитывать на экстренное внимание и благосклонность внешнеполитического ведомства и прочих всесильных правительственных учреждений. Вскоре представился случай проверить реальность обещанной поддержки.

После долгих и мучительных скитаний, суетной торговли с маклерами и счастливыми обладателями недвижимой собственности, наконец, крупно повезло: я снял чудесную квартиру в пригороде Доки, чем втайне очень гордился. Двухэтажный дом под именем “Бельведер” искусный архитектор сумел вписать в скалу на берегу Ирландского моря так, что они казались единым целым.

Из огромного, от пола до потолка, окна спальной открывался дивный вид на прибрежные валуны и морские просторы. Нагромождение камней, уходивших в море, разбивало сильные волны и спасало дом от соленых брызг во время шторма. Рядом выступало из воды странное каменное сооружение, образовавшее небольшой купальный бассейн, которым никто не пользовался из-за неприлично низкой температуры воды. К дому прилегала просторная заасфальтированная площадка и гараж на две машины. Лучшего трудно пожелать.

Иного мнения придерживался назойливый репортер скандальной вечерней газеты “Ивнинг пресс”, напросившийся в дом, чтобы взять у меня интервью. В таких случаях обычно назначали встречу в редакции или в пабе, но коллега уговорил принять его в домашних условиях. Внимательно осмотрел квартиру, грозно нахмурился и потребовал объяснений. Почему, спрашивается, советский журналист забыл о классовой солидарности и снимает жилье в одном из богатых пригородов, а не в пролетарском районе Дублина. Или притворяется, или в самом деле глупый. Пришлось налить ему стакан. Гость крепко выпил, задумался, выпил еще, и вскоре его волновал только один вопрос “А ты меня уважаешь?”

Хозяин дома Джон Лестер Пендлтон, высокий, седой англичанин, всю жизнь проработал на заводе фирмы “Роллс-Ройс” инженером и знал об авиационных моторах не понаслышке. Однажды моя жена призналась, что боится летать на самолетах, и поспешно добавила: “Ну, это потому, что я ничего не знаю о самолетах”. “Если бы вы знали больше, вам было бы еще страшнее”, – сухо обронил Лестер. По выходе на пенсию он купил дом в Ирландии, чтобы уйти от более высоких английских налогов, и виллу в Португалии.

Нельзя сказать, что Пендлтоны нуждались в деньгах, но Маргарет, младше мужа на двадцать лет, всегда была в курсе всех распродаж и советовала моей супруге, в какой магазин сегодня идти за покупками. “Там картофель дешевле на два пенса”, – доверительно сообщала она, безмерно гордясь собой. Квартиру на первом этаже было решено сдавать, чтобы кто-то присматривал за домом, когда хозяева отъезжают в Португалию. Соответственно, арендная плата была невысокой, что очень понравилось бухгалтерии ТАСС. По всем статьям помещение отвечало моим требованиям, кроме одного – не было телефона.

Ну, думаю, на Западе это не проблема. Прихожу на главпочтамт и застаю до боли знакомую картину. За деревянным барьером, отделяющим простых смертных от чиновного люда, сонно гудит рой клерков. Кто вдумчиво накручивает телефонный диск, кто глубокомысленно шелестит бумагами, чтобы прогнать дремоту, кто лениво бродит от стола к столу, разгоняя пыльную скуку рабочего дня посторонними разговорами. В общем, намекают, что докучливые посетители мешают занятым по горло людям, решающим вопросы государственной важности.

Полчаса смиренного ожидания у барьера, по-видимому, растопили сердце одного из служащих. Он подошел, выяснил, в чем дело, и вывалил передо мной груду разноцветных бланков с самыми неожиданными вопросами. К моим заботам, как мне казалось, они не имели никакого отношения, но, надо полагать, мои ответы играли роль смазки для гладкого хода бюрократической машины, и я по мере сил и возможностей добросовестно заполнил все бумаги. Довольный моей покладистостью клерк посулил на прощанье:

– Теперь придется немного подождать. Где-нибудь через полгода поставим вам телефон. Если бог даст.

– А если не даст? – взорвался я, вспомнив, что я не в Москве и что на Западе другие порядки. В конце концов, Ирландия на Западе. Или нет? – Мне телефон нужен позарез. Не ради жены, чтобы часами трепаться с подругами, а для дела. Я журналист, и каждый день должен принимать и отправлять информацию. Без телефона я, как без рук.

– Ваше служебное рвение весьма похвально. Целиком и полностью разделяю вашу озабоченность, – мило улыбнулся распорядитель телефонов, – но ничем, к сожалению, не могу помочь. У нас клиенты и по два года ждут. Считайте, что вам еще повезло. Разве полгода это срок? Они пролетят, как сон.

– Как утренний туман, – закончил я цитату и повернулся к выходу.

Видимо, на моем затылке читалось нечто такое, что вынудило клерка смягчиться. Он меня окликнул и вполголоса порекомендовал “искать нужных людей в нужных местах”, чтобы ускорить процесс. Из чего напрашивался неутешительный вывод: в Ирландии, как в любой стране, где живым делом заправляют мертвые бюрократы, должное значение придается личным связям и знакомствам. Блат, как говорится, и в Африке блат.

Вдохновленный этой мыслью, я отправился в министерство иностранных дел, где меня не так давно радушно приняли и обнадежили. “Да, – сочувственно покачали там головами, выслушав мою историю, – ситуация действительно неординарная”, доверительно добавив: “У нас некоторые сотрудники вот уж который месяц ждут телефона. Среди них есть даже бывшие советники посольств за границей”. Предлагали познакомить с товарищами по несчастью для обмена опытом, но мне не стало легче оттого, что другим еще хуже.

Я вежливо отказался и решил последовать мудрому совету тертого чиновника главпочтамта “искать нужных людей в нужных местах”. Для начала вошел в контакт с членом парламента и членами муниципального совета своего района, с католическим и протестантским священниками своего прихода, людьми “влиятельными и всемогущими”, как в один голос заверяли соседи и коллеги. Не помогло.

В конечном итоге, я добрался до министра почт и телеграфа, но меня осадил знакомый репортер, хмуро пояснив, что с министром я связался зря. Он не пользуется симпатией своих подчиненных, и, если от него поступит директива кому-то поставить телефон вне очереди, можно не сомневаться, что в пику верховному начальнику нелегкое дело обрастет непреодолимыми препятствиями. Я обошел все газеты и штаб-квартиры крупнейших политических партий – и где-то сработало. Вскоре был у меня телекс и долгожданный телефон.

* * *

Мои ирландские коллеги впоследствии уверяли, что решающую роль при установке телефона на корпункте сыграл неподдельный интерес к работе корреспондента ТАСС особого отдела полиции. Если верить официальным документам, он призван “быть сторожевым псом государства, охранять его от воинствующих подрывных элементов и следить за нежелательными иностранцами”. А как следить, когда я пользовался случайными и разными телефонами?

До самого отъезда из Ирландии мне так и не довелось выяснить, к какой категории иностранцев меня причислили, но знаки внимания ощущались с первых шагов. Еще в гостинице, возвратившись раньше обычного из очередного похода по газетам, я случайно обнаружил, что болты на поддоне телефонного аппарата держатся на честном слове. Естественно, я никому не докладывал о времени своего прихода, и техническая служба особого отдела не успела закончить обработку телефона. Шпионская аппаратура еще не достигла в те годы нынешнего многообразия и совершенства, когда подслушивающее устройство умещается в булавочной головке.

Лицом к лицу мы, правда, не сталкивались. Если не считать рядового, на первый взгляд, полицейского на мощном мотоцикле, остановившего мою машину на подъезде к Дублинскому замку, где был назначен большой прием по случаю весеннего конкурса “Евровидения”. Затянутый в черную кожу великан подошел к окну водителя, всмотрелся в мое лицо, тепло улыбнулся и живо поинтересовался: “Ну, и как там у вас дела в “Правде” или “Известиях”? Я настолько опешил, что даже не успел объяснить разницу между ТАСС и газетами, названия которых знал далеко не каждый ирландец.

Думаю, за мной присматривали с обеих сторон. В отсутствие советского посольства в Дублине не было штатных соглядатаев, но явно находились доброхоты или платные иностранные агенты. В этом я убедился во время очередного визита в Лондон, куда приходилось наведываться хотя бы один раз в три месяца, чтобы отправить в Москву ежеквартальный финансовый отчет, считавшийся тайной, которую можно доверить только дипломатической почте. К тому же за мной числилось членство в КПСС как нагрузка к основной работе, что предполагало регулярную и своевременную уплату членских взносов. С отчетом можно было не спешить, но взносы не терпели отлагательства.

Меня пригласил на беседу один из сотрудников посольства, совмещавший партийные и надзорные функции. По существу сказать ему было нечего, и поэтому говорил очень долго. Потом начал расспрашивать об Ирландии и в ходе разговора вставлял комментарии, свидетельствовавшие о том, что он знает детали моей жизни, которые я сам успел позабыть. В общем, мне дали понять, что “Родина слышит, Родина знает”, как поется в песне, и не рекомендуется распускать язык, зарываться и думать, будто мне сойдут с рук поступки, которые компетентные органы могут расценить как подрыв устоев советской власти.

Перед первой заграничной командировкой меня, как и всех советских граждан, инструктировали в одном из зданий ЦК ПСС, где все говорили вполголоса. Тогда я узнал, что мне оказано особое доверие, что обязан высоко нести звание советского человека и что об одной шестой части планеты иностранцы будут судить по моему облику и поведению. Начиная со второй командировки, пафоса поубавилось, но лишь до приезда в Дублин, где никто никогда не обмолвился хорошим словом об СССР.

Для ирландцев я был не просто чужестранцем, а неким экспонатом из зоологического музея, чуть ли не инопланетянином, представителем иной цивилизации, иного мира, чуждого и, скорее всего, враждебного. Вне зависимости от моего желания и наказов инструкторов со Старой площади, я оказался в положении, когда о моей родине судили по мне, так что и без понуканий приходилось держать марку.

В общем и целом, я вел себя, как примерный школьник, претендующий на золотую медаль, свято соблюдал все законы, правила и инструкции, даже когда очень хотелось выпить лишнюю рюмку или дать волю языку. Придраться было не к чему, политические детективы не докучали и старались держаться в тени. Единственный человек, кому прибавилось хлопот с моим появлением в Дублине, был выпускник английской спецшколы, овладевший русским языком. Он как-то жалобно попросил меня сократить объем корреспонденции, “а то уж дети начинают забывать своего отца”.

Тем временем радушные хозяева “Бельведера” отвели мне на поругание под рабочий кабинет “утреннюю комнату”, где в приличных семьях пьют чай или кофе по утрам, отдыхая взглядом на кустах роз за окном. В нашей семье чужие традиции не прижились, и пищу принимали за кухонным столом. Тесный закуток возле кухни бригада плотников и электриков доводила до служебной кондиции: безжалостно ковыряли стены и тянули провода, устанавливали телекс и строгали книжные полки, которых в продаже почему-то не нашлось.

Работали по-русски: слишком медленно, будто делали мне лично большое одолжение, или очень быстро, что негативно сказывалось на результатах труда. Пендлтоны смотрели на это безобразие немного грустно. Они понимали, что нарушается один из основных жизненных принципов “не живи, где работаешь, и не работай, где живешь”, но ни во что не вмешивались и советов не давали. Чисто по-английски.

Когда были созданы условия для творчества и улажены проблемы передачи информации, я отправился добывать новости. Как раз ожидалось открытие новой сессии парламента. Позвонил в правительственное бюро информации, чтобы заказать пропуск. Оттуда переадресовали к клерку парламента, тот отослал к надзирателю, ведающему вопросами обеспечения безопасности, а он переключил меня на старшего группы парламентских репортеров. Все клятвенно заверяли, что пропуск – не проблема и волноваться – грех.

В назначенный час прихожу к Ленстер-хаус. Ворота осаждает возбужденная толпа, как у билетной кассы перед началом популярного зрелища. Возле будки у проходной давка за пропусками. Памятуя английские порядки, прошу помощи у полицейского, безучастно наблюдающего за происходящим. Не очень внятно, но доходчиво он объясняет, что представители прессы вызывают у него отрицательные эмоции. Что ж, раз так здесь принято, присоединился к свалке у будки. Пригодился московский опыт, протолкался к старичку за барьером.

– Ничего не знаю, – невозмутимо сообщил мне страж парламентских ворот. – Все пропуска вышли. Приходите завтра.

Несколько обескураженный, побрел я искать правду в правительственное бюро информации и по дороге повстречал заместителя директора бюро Фрэнка О’Коннора, человека светлого и мудрого, тщетно пытавшегося скрыть природную общительность за напускной суровостью. Видимо, считал, что веселый нрав не вписывается в образ чиновника высокого ранга, и доверял свои мысли бороде, так что его собеседникам оставалось только догадываться о ходе его мыслей. Фрэнк прошел суровую школу армии, исколесил полсвета и в одном из госпиталей, где лежал с огнестрельным ранением, обрел свое счастье – персидскую княжну, работавшую медсестрой.

Миниатюрная красавица Малак вышла замуж за неверного, несмотря на протесты семьи. Я не знаю более радушной и умелой хозяйки, способной приготовить необыкновенные соленья и маринады. В ее доме гостей неизменно потчевали также черной икрой, которой семью О’Конноров исправно снабжали родственники из Ирана и которая, признаться, отличалась в лучшую сторону от продукта российского производства. А мою жену Малак сразила изумрудным колье. “Вначале я подумала, – признавалась Ирина, – что это бижутерия, потому что никогда не видела таких крупных камней, но потом поняла, что они настоящие. Впрочем, других у члена семьи шаха и быть не может”.

Фрэнк только что вернулся из отпуска, который он провел в поездке по Советскому Союзу и Восточной Европе, был переполнен впечатлениями и любовью к славянам. Узнав о моих приключениях на подступах к Ленстер-хаус, он покровительственно похлопал меня по плечу, посоветовал не отчаиваться и отвел к задним воротам, где нас пропустили без лишних слов и бумаг. С тех пор я посещал заседания парламента с черного хода и ни разу пропуск не понадобился. “Места нужно знать”, – как говорил мой школьный приятель, отодвигая доску в заборе, который, по замыслу хозяина дома, превращал соседский яблоневый сад в неприступную крепость.

Если не считать этих досадных эпизодов, порожденных моим незнанием тонкостей журналистской профессии в Дублине, Ирландия оказала мне прием, о котором можно только мечтать. Встречают гостя ирландцы не официально и подчеркнуто вежливо, как в Лондоне, а по-ирландски, с душой. Причем чем дальше забираешься от столицы, тем теплее прием. Вспоминаются рассказы о “восточном гостеприимстве”, и невольно начинаешь задумываться, не очутился ли Изумрудный остров у берегов Западной Европы по ошибке?

Корпункт захлестнул поток граждан, с детства уверовавших, что любопытство – не порок. Не удовлетворенные телевизионными и газетными репортажами жители Дублина останавливали меня на улице, непрерывно звонили по телефону (вот когда я пожалел, что добился его установки), слали письма. Интересовались, как получить туристскую визу и заказать номер в московской гостинице, как связаться с советскими промышленными и торговыми фирмами, заскакивали в гости совсем запросто, с детьми и собаками. Ближние и дальние соседи звали на чашку чая, но подавали другие напитки. Бизнесмены приглашали на свои конференции, ленчи и ужины, искательно заглядывали в глаза с немым вопросом “Когда торговать начнем?”

Откровенно говоря, я был счастлив, что под боком нет ни посольства, ни торгпредства с ограниченным контингентом людей в штатском, в обязанности которых входит сверлить меня пронзительным взглядом и выспрашивать, с кем я встречался на прошлой неделе. Никто не заставлял писать справок и отчитываться за каждый шаг, не было ценных указаний и директив, осложнявших работу. Я жил припеваючи, в полном отрыве от нудных и бессмысленных, но строго обязательных партийных и профсоюзных собраний, прочих мероприятий, призванных сплотить здоровый советский коллектив, как то игры в волейбол, шахматы и городки, а главное – художественная (почему именно художественная?) самодеятельность. Умеешь вовремя открывать рот – вливайся в хор, нет голоса и слуха – ступай в драмкружок, прочувствуй острый локоть и жаркое дыхание товарища.

Впервые за годы работы в ТАСС появилась возможность принимать самостоятельные решения, и мне это очень нравилось. Но ирландцы ожидали от меня слишком многого и довольно часто – невозможного. Приходят два дизайнера, молодые, энергичные парни. Говорят, что хотели бы поработать в Советском Союзе, где, по их сведениям, ощущается нехватка специалистов их профиля, по тканям. Один готов поехать с семьей и в перспективе – остаться на постоянное местожительство. Даю им координаты консульства в Лондоне.

Позже встречаю знакомых из этой конторы, а они возмущаются: “Зачем ты нам сумасшедших подбрасываешь? Местных хватает. В Союз они, видите ли, хотят! Поживет такой в Москве год, от силы два, больше никто не выдерживает, потом вернется и напишет книгу, поделится впечатлениями о жизни при социализме. Разразится скандал, начнут разбираться, кто дал визу. Нам это надо?”

Спорить я не стал, потому что прибавилось собственных забот. Роль хлебосольного хозяина, которую мне поневоле пришлось играть в Дублине, требовала затрат, и в семейном бюджете появились прорехи. Во время отпуска я написал заявку с просьбой, если возможно, повысить представительские расходы в смете корпункта с учетом чрезвычайных обстоятельств. Отнес генеральному директору Л.М.Замятину, идеологу партийности прессы. Когда его позднее перевели в аппарат ЦК КПСС, он оттуда передавал по телефону в ТАСС программные статьи на злобу дня, прозванные “задиктовками”. Безграмотные и бессмысленные, они, тем не менее, поступали газетам с пометкой “Для “Правды” или “Для публикации в “Известиях”, и те повиновались, хотя матерились отчаянно.

Замятин просмотрел мое прошение, скривился, как от приступа зубной боли и брезгливо перебросил бумагу своему заместителю. “Вот, смотри, – презрительно процедил Суслов советской печати, – денег на водку просит. Разберись, чем он там вообще занимается”. Через несколько месяцев в Дублин прибыл новый корреспондент ТАСС. По-английски он изъяснялся с трудом и на людях показывался только во время сезонных распродаж, объявляемых столичными магазинами. Хозяйственный попался мужик и тихий, идеал чиновников.

Помощь я получил с неожиданной стороны. В Дублине открылась международная выставка винно-водочной продукции, а это было то немногое, если не считать космос, оружие и нового советского человека, что Советский Союз мог продемонстрировать за рубежом. Представитель “Союзплодоимпорта” оказался добрым малым, и я возил его по городу, брал с собой на рыбалку, а по окончании выставки он подарил мне два ящика отборных спиртных напитков, которые не успели продегустировать посетители. На корпункте временно образовалось водочное изобилие, что, как я уже рассказывал, на корню подорвало мои связи с ИРА.

Вторым живительным источником явился капитан сухогруза с припиской в Ленинграде, по делу зашедший в дублинский порт. Я провез его по всем достопримечательностям, а взамен получил литр медицинского спирта, две бутылки рижского “бальзама” и рецепт гремучей смеси на убой гостей. Первой жертвой пал репортер “Ивнинг пресс”, задававший глупейшие вопросы и покинувший мой дом буквально на четвереньках. Через день в газете появилась статья, открывавшаяся наболевшим: “Пора издать закон против русских журналистов, угощающих своих коллег “морской водкой”. Так я назвал напиток, подсказанный капитаном, который я подавал в темных бутылках из-под “бальзама”.

Гораздо лучше проявила себя жена заместителя министра иностранных дел Ирландии. Перед тем, как сесть за стол, мы беседовали, и я время от времени вставал, чтобы подлить в стаканы водку. Дама сидела в отдалении, и на каком-то этапе я попросил разрешения поставить рядом с ее креслом бутылку, чтобы не сновать из угла в угол, а она могла бы сама себя обслужить. Гостья не возражала. После ужина она подхватила мужа, плохо ориентировавшегося во времени и пространстве, села за руль, приветственно помахала рукой и укатила. Убирая после гостей, я обнаружил совершенно пустую бутылку водки под креслом дамы, за столом не пропустившей ни одного тоста. Что вновь заставило задуматься над строками поэта. Да, есть женщины в ирландских селеньях!

* * *

Если исключить пристрастие ирландцев к разговорам на темы, о которых они не имеют ни малейшего представления, и нездоровый интерес к загробной жизни, первое, что поразило меня в Ирландии, – это каша в ирландских умах, когда упоминалась Россия. Нет не “первое в истории человечества государство рабочих и крестьян”, “светоч мира и социализма”. Именно Россия, потому что она осталась таковой в печати, по телевидению и в разговорной речи. “Советский Союз” фигурировал в официальных документах, а в обиходе – “Россия” и “русские”.

Новомодные “россияне” появились лишь после того, как трое славян крепко выпили и закусили в Беловежской пуще, а потом порушили славянское единство ради того, чтобы каждый из них мог горделиво вышагивать в одиночку по красной дорожке перед строем почетного караула, скажем, в Париже. Впрочем, “россияне” на английский язык переводятся как “русские”. Евреев, осетин и казахов из Москвы, Киева и Алма-Аты, обосновавшихся в Америке и Европе, коренные жители зовут русскими и в Израиле – тоже.

Мое украинское происхождение ирландцы воспринимали как легкое кокетство. Достаточно было сказать, что я живу в Москве, чтобы вызвать недоуменные взгляды.

– Ты все время спрашиваешь: “Чего они на меня так смотрят?”, – учил меня жизни Гей Берн. – Да потому, что ты не вписываешься в образ. Нам с малых лет внушали, что “все русские – коммунисты, все коммунисты – безбожники, а безбожники по определению не могут быть хорошими людьми”. И внешне ты должен отличаться. Не помешают рога и хвост. А ты выглядишь, как все, и тем самым ставишь нас в затруднительное положение. Вот если бы от тебя пахло серой, ты бы вызывал большее доверие.

Шутка, конечно, но близко к правде. В очереди продовольственного магазина в Доки мне довелось познакомиться с реакцией домашних хозяек на появление в их районе корпункта ТАСС.

– Вы слышали? – испуганно таращила глаза моложавая дама с тяжелой хозяйственной сумкой на колесиках. – У нас по соседству поселился русский!

Очередь вопросительно настораживалась.

– Помяните мое слово, – трубила благообразная старушка в шляпке, напоминающей цветочную клумбу. – Придет в Доки русская подводная лодка, и нас всех порешат прямо в постели.

Дамочки многозначительно поджимали губы и сладко поеживались от страха.

У мальчишек было иное восприятие событий. Поджидая сына после уроков возле школы, я слышал, как один шкет говорит другому:

– Знаешь, здесь живет парень, которого зовут Вова.

– Вова? – не понял приятель. – Он что, с луны свалился?

– По-моему, нет. Но у него есть велосипед, и он разрешает прокатиться.

Моему читателю может показаться невероятным и просто смешным, что в наше время находятся люди, которые всерьез ищут русские подлодки у ирландских берегов, рога и хвост у журналиста из Москвы. Но так оно и было. Объяснение можно было найти в дублинской прессе, передачах радио телевидения, в столичных кинотеатрах и проповедях на воскресной мессе.

Достаточно было регулярно просматривать ирландские газеты либо прочитать несколько книг и брошюр, написанных “специалистами по русскому вопросу”, чтобы оценить размах и упорство этой пропагандистской кампании. Становилось понятно, откуда идет вопиющая безграмотность, бездонное незнание элементарных вещей о жизни нашей страны. Рассказывали, что в конце 1950-х годов двое ирландских журналистов отправились в Москву. Назад их никто не ждал, а по возвращении они потеряли работу и долго не могли найти.

Во время встреч с ирландцами меня не спрашивали: “Как там у вас обстоят дела с религией?”, а с ходу бросали обвинение: “Почему вы преследуете церковь?” Когда узнавали, что католики в России тоже посещают мессу, не верили, считали пропагандой. Мол, это проверенные и специально выделенные католики, всякий раз получающие пропуска на это мероприятие. Или, к примеру, появляется в “Айриш пресс” статья журналиста, побывавшего в Москве, то есть “своего человека”, которому можно и должно верить. Он пишет, что “русские перед тем, как поехать на отдых в Крым или на Кавказ, обязаны вступить в коммунистическую партию”. Так я узнал много нового и занимательного о своей стране, о чем и не подозревают мои соотечественники.

Конечно, я тоже не оставался в долгу и недостатки советской системы не акцентировал. Реакция ирландцев была самой различной. Кто встречал мои слова в штыки и отказывался верить, а кто слушал и делал свои выводы. В городе Дандок на границе с Северной Ирландией после моего выступления в дискуссионном клубе встал сухонький старичок и сказал:

– У меня нет вопросов. Я вот что понял сегодня: пока мы в Ирландии проповедуем христианство, в России его практикуют в лучшем виде.

В теории, в идеале социализм так мне и представлялся, чем я и делился с ирландцами, не уходя слишком далеко от правды. Критиковать и поносить прошлое и настоящее своей родины стало модой в России значительно позже, при Горбачеве. Многие политики сделали себе имя и снискали известность именно таким путем. Со временем эти евнухи демократии нашли убежище в США, да и главного прораба перестройки готовы носить на руках только за пределами России, где он всем угодил.

Мое положение осложнялось тем, что в письме министерства иностранных дел Ирландии с разрешением открыть корпункт ТАСС в Дублине было ясно сказано: “Мы надеемся, что корреспондент ТАСС в Ирландии будет заниматься сбором, а не распространением информации”. В переводе с дипломатического на общедоступный язык это означало, что мне надлежит сидеть дома и помалкивать. Но когда посыпались щедрым дождем приглашения прийти и рассказать о России, на них следовало как-то реагировать, и я отважился снова побеспокоить чиновников.

– Вот, – говорю, выкладывая на стол пачку писем, – просят прочитать лекции о России. Как прикажете поступить?

– Приходите через недельку-другую, – посоветовали мне. – Там посмотрим.

Между тем нетерпеливые письма, требующие ответа, продолжали поступать с завидной регулярностью, и я добросовестно пересылал их в МИД. Видимо, нескончаемый поток бумаги сыграл свою роль. Да и не могло же министерство публично признаться, что ввело жесткие ограничения на мою деятельность. Недели через две меня вызвали в присутствие и сказали с вздохом:

– Вот что. Можете ездить по приглашениям, но только без эксцессов, чтобы все было тихо и спокойно, в рамках законности.

Так неожиданно для себя я стал лектором или пропагандистом, кому как больше нравится. Во всяком случае, никаких письменных заготовок у меня не было, и с бумаги я ничего не читал. Ни с кем ничего не согласовывал и не выверял, а садился на предложенный стул или становился за кафедру и говорил:

– Я не знаю, что вы знаете о России. Поэтому договоримся так: вы задаете мне вопросы, а я на них отвечаю в меру своей компетенции. Если не смогу ответить, не обессудьте. Кто первый?

Вопрос – ответ, вопрос – ответ. Слушатели невольно становятся активными участниками то и дело возникающей дискуссии, а мне не нужно заранее готовиться, так как невозможно предугадать, о чем спросят. В общем, все довольны, и я всегда придерживался этой формы общения с аудиторией.

В ответ на приглашения исколесил всю страну. Благо, ТАСС не лимитировал расходы на бензин. Выступал в университетах и школах, перед бизнесменами и врачами-психиатрами, в дискуссионных клубах и исторических обществах, в политических партиях и молодежных организациях Дублина, в университете Корка и Национальном высшем технологическом училище Лимерика. Когда Национальный университет Ирландии организовал платный курс лекций по странам мира, наибольшее число слушателей записалось в группу по изучению России, а мне стоило большого труда выпросить в посольстве в Лондоне диапозитивы и фильмы географического плана.

Больше всех досаждали молодые троцкисты, которых интересовал почти исключительно период сталинских репрессий, о чем я знал намного меньше тех, кто задавал каверзные вопросы, и приходилось отделываться общими словами и рассуждениями. Но с каждой новой встречей крепло убеждение, что в Ирландии велик интерес к России, и я не зря подвергаю свою нервную систему перегрузкам. Не раз случалось слышать: “А, русский! Ну, конечно, ваша революция была на год позже нашей”. И с присущим ирландцам стремлением поделиться своими мыслями и взглядами они не столько слушали, сколько рассказывали много поучительного.

Часто вспоминали провинциальную газету “Скибберин игл” (“Орел из Скибберина”), которая в начале прошлого столетия уведомила русского царя, что ему не следует позволять себе ничего лишнего, поскольку за ним зорко следит “ирландский орел”.

С моей скромной персоны тоже, видимо, не спускали глаз, и за пару недель до отъезда снова пригласили на телевидение, на этот раз вместе с женой. Наш сын в то время уже маялся в советской школе, где не хуже, чем в Дублине, умели и любили испортить жизнь детям.

В конце беседы Гей Берн как бы невзначай спрашивает:

– Юрий, теперь, когда ты с нами прощаешься, открой, пожалуйста, секрет. Так какое у тебя звание в КГБ?

На мгновение я замешкался, чем не преминула воспользоваться моя боевая подруга, перехватив инициативу.

– Неужели не понятно?­­­ – Обиженно воскликнула она. – Я – генерал.

Ирландская аудитория, особенно ее женская часть, осталась очень довольна ответом. Возражать мне не пришлось.

* * *

В колониальные времена Ирландия была лишена самостоятельной связи с внешним миром, и ее контакты с Москвой были мимолетными и эпизодическими. В ирландском МИД при первой встрече мне с гордостью продемонстрировали увесистый фолиант в кожаном переплете, торжественно открыли на искомой странице и зачитали рассказ о неутомимых ирландских монахах, которых занесло на Киевскую Русь в IX веке крестить аборигенов. Следы их затерялись в сизой дали столетий, и мне не удалось разыскать в наших архивах упоминание о деяниях последователей святого Патрика на Руси.

В книге Франчески Вильсон “Московиты. Россия глазами иностранцев. 1553-1900 годы” приводится только один случай ирландско-русских контактов. Весной 1803 года в село Троицкое, вотчину княгини Дашковой, прибыла из Дублина Марта Уилмот, новая гувернантка. На путешествие, которое занимает сейчас самолетом немногим более четырех часов с остановкой в Лондоне, в то время ушло около четырех месяцев.

За Мартой последовала спустя два года ее сестра Кэтрин. Обе девушки были хорошо образованны, отличались острым умом и наблюдательностью, вели дневники и слали пространные письма на родину. В одном из них Марта писала: “Меня поражают русские умом, способностью быстро схватывать новые идеи, и вообще у них масса достоинств. Но я имею в виду низшие слои общества, так как французское воспитание настолько выхолостило высший свет, что у него остался только внешний лоск, без всякого внутреннего содержания”.

Провозглашение Ирландской республики открыло путь к установлению связей с Советской Россией. На закрытом заседании парламента Ирландии 29 июня 1920 года исполняющий обязанности президента Артур Гриффитс внес на рассмотрение депутатов проект резолюции с предложением “уполномочить министерство отправить дипломатическую миссию к правительству Российской Социалистической Республики, имея в виду установление с этим правительством дипломатических отношений”. Так писала “Айриш таймс” 17 марта 1966 года.

Артур Гриффитс заявил, что президент Ирландской республики Имон де Валера изучил этот вопрос, и теперь министерство иностранных дел обращается к парламенту с просьбой предоставить МИД соответствующие полномочия. Миссия выедет, “если президент сочтет это желательным”. Приниш О’Фатаг, депутат от южного округа города Голуэй, поддержал проект, и резолюция была единодушно одобрена парламентом. На том же заседании депутат Уолш от города Корк обратился с запросом к министру иностранных дел указать, “какие предприняты шаги для установления дипломатических отношений с большевистской республикой”. Заместитель министра граф Планкетт ответил, что МИД сейчас “обладает полномочиями для назначения своих представителей в России”.

Однако решение парламента не было претворено в жизнь. Причины излагаются в книге “С де Валера в Америке”, написанной доктором П.Маккартэном, эмиссаром правительства Ирландской республики в США в 1920-х годах. В те годы в Америке встретились представители Ирландии и России, разработавшие документ, в котором говорилось:

“Стремясь к развитию мирных и дружественных отношений между всеми народами мира, и особенно между народами России и Ирландии, а также стремясь к сотрудничеству в интересах прогресса человечества и освобождения всех народов от империалистической эксплуатации и угнетения, правительства РСФСР и Ирландской республики в силу полномочий, предоставленных им конституциями их стран и от имени народов России и Ирландии соглашаются развивать торговые и другие связи друг с другом, способствовать дипломатическому признанию обеих стран третьими государствами, препятствовать транспортировке оружия, боеприпасов и военного снаряжения, которые могут быть использованы против одной из договаривающихся сторон”.

Проект договора предусматривал, что РСФСР и Ирландия согласятся вступить в союз со странами и народами, которые ставят перед собой те же цели: покончить с империалистической эксплуатацией, обеспечить свободу международных путей, добиться всемирного разоружения, сделать обязательным арбитраж всех международных споров и гарантировать мир народам. Предлагалось заключить договор сроком на десять лет.

Советская Россия была первым и в то время единственным государством, протянувшим руку дружбы Ирландии, выразившим готовность признать молодую республику и развивать с ней отношения. Однако, как пишет П.Маккартэн, президент Ирландии Имон де Валера “отказался предоставить полномочия для заключения договора с русским правительством… Очевидно, он не хотел признания, во всяком случае, не от русских”.

Переговоры с представителями России, по мнению Маккартэна, использовались Дублином для политического маневрирования, оказания давления на Англию и США, чтобы добиться у них признания. По-видимому, де Валера рассчитывал вынудить американцев изменить их позицию, но Вашингтон не желал портить отношений с Лондоном и признал Ирландскую республику лишь после того, как в 1921 году был подписан недоброй памяти англо-ирландский договор.

С тех пор связи между Ирландией и Россией долгое время ограничивались краткими визитами в Дублин торфяников и отдельных журналистов. Но в конце 1960-х – начале 1970-х годов двусторонние контакты активизировались. В 1967 году Москву посетила группа ирландских бизнесменов, а в следующем году нанес визит министр иностранных дел Ирландии Ф.Эйкен. Год спустя в Нью-Йорке встретились министры иностранных дел СССР и Ирландии А.А.Громыко и Патрик Хиллери. В ирландской печати появились призывы к развитию отношений с Россией и странам Восточной Европы в торговой, экономической и других областях. В Дублине открылись торгпредства Чехословакии, Польши и Болгарии, оживились связи с СССР в культурной, научно-технической и спортивной областях.

29 сентября 1973 года было подписано коммюнике между правительствами СССР и Ирландии об обмене дипломатическими представительствами, и в следующем году в Москве и Дубине были открыты посольства. Наши страны заключили торговое соглашение о развитии экономического, промышленного и научно-технического сотрудничества. В 1974 году была установлена прямая телексная связь Дублина с Москвой и столицами стран Восточной Европы

Летом 1974 года первый посол СССР в Ирландии А.С.Каплин вручил верительные грамоты, а 8 ноября “Айриш таймс” поместила отчет о приеме в советском посольстве в Дублине. “Авторам книг “Кто есть кто в Ирландии”, – писала газета, – следует в корне пересмотреть ранние издания. Если вы действительно хотите узнать, кто есть кто в Ирландии, вам следует посетить прием в советском посольстве”. Далее газета перечисляла министров, членов парламента, руководителей партий и профсоюзов, бизнесменов и политических деятелей. Среди гостей был ветеран освободительной борьбы Ирландии Патрик О’Доннелл, вспоминавший, как отмечали первую годовщину Октябрьской революции в переполненном зале Мэншн-хаус в Дублине.

Вспоминают в Ирландии и президента Бориса Ельцина, случившегося в сентябре 1994 года в Шэнноне проездом из Северной Америки в Москву. В аэропорт прибыли премьер-министр Альберт Рейнольдс, министры, члены парламента, выстроился почетный караул. Не забыли и духовой оркестр, чтобы глава российского государства при желании мог вновь продемонстрировать искусство дирижера, как было в Германии месяцем раньше. Ждали выхода из самолета высокого гостя, но не дождались. Проспал Ельцин Ирландию, и никто из приближенных не решился его потревожить.

Скандал. В любой иной стране мог бы отразиться на состоянии двусторонних отношений, и пришлось бы посольству РФ в Дублине отмываться до скончания века. Однако ирландцы отнеслись к Ельцину с пониманием, потому что нет ирландского политика, который не страдал бы по долгу службы от тяжелого похмелья. Простили российского президента, а двенадцать лет спустя он еще раз посетил Ирландию уже как заслуженный пенсионер. Порыбачил, послушал народную музыку и оставил о себе добрую память. По свидетельству капитана яхты, арендованной русской делегацией, десять гостей выпили три литра ирландского виски.

Хотя Москву отделяет от ирландской столицы не одна тысяча километров, она никогда не была столь далека от ирландцев, чтобы они забывали о ее существовании. А сейчас наши связи развиваются и крепнут. Москвичам хорошо знаком Ирландский дом на Новом Арбате, где еще в годы перестройки можно было купить вещи, ранее недоступные советским людям. Это был первый магазин, заслуживший прозвище “крутой”.

Предприимчивые ирландцы раньше многих оценили возможности российского рынка и энергично принялись его осваивать. Парад святого Патрика в Москве – одно из ярких доказательств их успеха. На Красной площади попадаются дипломаты, бизнесмены и туристы из Ирландии. Они так же живо всем интересуются, как туристы из Москвы, посещающие Изумрудный остров. И всех ожидает один и тот же вопрос: “Ну, и как вам у нас нравится?”

За годы работы в Дублине меня повсюду встречали этим вопросом, и я каждый раз терялся, не зная, как ответить. Ведь это отнюдь не праздное любопытство. Вопрос задается не в форме традиционного приветствия жителей Британских островов: “Сегодня чудесная погода, не так ли?”, на что всегда можно ответить: “А вы как поживаете?” Ирландцы действительно интересуются, что думают об их родине иностранцы и как они ее понимают, потому что ирландцы очень любят свою родину. Они не удовольствуются однозначным “Да, нравится” или “Нет, не нравится”, а непременно пожелают уточнить, чем и почему.

В разговорах с ирландцами всегда звучит глубокая озабоченность судьбами отечества, и лучше вообще не высказывать никакого мнения, если плохо знаешь историю и не готов часами обсуждать текущие проблемы Ирландии. Правда, в этой любви ко всему ирландскому собеседники порой хватают через край и начинают утверждать, что в их стране молоко белее, вода светлее и люди умнее, чем в иных местах. С ними лучше не спорить и быстро согласиться, что ирландским девушкам нет равных в мире.

Писать об Ирландии нелегко по многим причинам. Прежде всего, это значит брать на себя большую ответственность перед самим собой и перед людьми, ставшими мне близкими. Ирландия не была для меня чужой страной, очередным шагом на тернистом пути журналиста, которого волей редакции может забросить куда угодно. А мне просто повезло.

Вместе с ирландцами я переживал их боль и радости, трудности и успехи. Бесстрастного наблюдателя из меня не получилось. Не берусь судить, хорошо это или плохо. В любом случае, мне не доводилось встречать людей, близко познакомившихся с Ирландией и оставшихся к ней безучастными. К примеру, советские историки и географы, посвятившие свою жизнь изучению Ирландии, – народ, прямо скажем одержимый. Такая она, Ирландия.

При всей своей кажущейся простоте и доступности это страна сложная, противоречивая и многогранная. Ее народ нужно понять и оценить по достоинству, прежде чем найдешь с ним общий язык. Ирландия – удивительная страна, в которой неразрывно сплелись черты, присущие изумрудному и мятежному острову, – благодушие и горячность, щедрое гостеприимство и резкая отповедь врагам. Страна медлительная и беспокойная, упрямая и доверчивая, деловая и безмятежная, азартная и осторожная; страна фантазеров и прагматиков, философов и воинов, страна контрастов и гармонии. Ирландия никого не оставляет равнодушным. И когда узнаешь ее близко, обязательно полюбишь от всего сердца.

   P.S.

В редакции стран Европы ТАСС зазвонил телефон. Мягко и настойчиво, как подобает импортному аппарату, который достался государственному учреждению, можно сказать, по блату: страна готовилась принять Олимпиаду-80 и хотела выглядеть достойно. Я снял трубку и услышал приятный женский голос.

– С вами говорят из РТЕ, телевизионной и радиовещательной корпорации Ирландии.

– Очень приятно. Чем могу помочь?

– Мне нужен Юрий Устименко.

– Слушаю.

– Вы написали книгу об Ирландии, неправда ли?

– Грешен. Каюсь.

– Недавно в “Айриш таймс” появилась рецензия на вашу книгу. Мне хотелось бы уточнить некоторые моменты.

– Я весь внимание.

– Вы крайне негативно отзываетесь об Ирландии и ирландцах…

– Стоп! Одну секунду. Откуда вы это взяли?

– Из вашей книги.

– Вы ее читали?

– Нет, конечно. Я не знаю русского языка. Но в газете написано…

– Ага, понятно. Давайте так договоримся: я посмотрю рецензию, и мы вернемся к нашему разговору.

Статью я получил по телексу на следующий день, прочитал, оторопел, несколько минут приходил в себя, перечитал и подивился мастерству моей коллеги из “Айриш таймс”. Ей бы самое место в аппарате ЦК КПСС, где высоко ценили и хорошо оплачивали умение передергивать факты. По сути, автор рецензии ничего не переврала, просто поставила книгу с ног на голову. Я разливался соловьем, а мне говорят: “Это не серенада, а похабные частушки”.

Лихо, ничего не скажешь. И что обидно – рецензенту поверят. “Действительно, – рассудят правоверные католики, – что может написать закоренелый безбожник о благочестивой Ирландии? Ничего хорошего нельзя ожидать от человека, который не признает папу Римского своим духовным наставником. Такие, как он, случись им оказаться рядом с понтификом, не тянутся губами к его руке, а нагло просят автограф”.

Ерунда получается, но кому-то это надо. Оставалось вычислить заказчика, и вечером я позвонил по телефону всезнающей Пэн Коллинз. Она выслушала мою грустную историю, посоветовала не переживать и поведала, где собака зарыта.

За неделю до описываемых событий “Айриш таймс” опубликовала выдержки из писем, которые американский дипломат, работавший в Дублине, писал на родину своему другу. Делился впечатлениями об ирландской столице и ее жителях, крайне нелестно о них отзывался. Газета не уточняла, каким путем она получила доступ к частной корреспонденции, но ей пришлось строить дамбу на пути бурного потока писем от возмущенных читателей.

Тогда то ли по собственной инициативе, то ли по подсказке, редакция решила уравновесить пощечину американца оплеухой из Москвы, и я оказался жертвой заказного газетного материала. Это понятно, но что ни говори, а первая реакция на признание в любви к Ирландии резко отрицательная. Приехали, называется. Если бы отчитали по существу, указали на неточности и ошибки, следовало бы честно покаяться и исправиться, но в чем каяться?

Самое неприятное – мою книгу в оригинале могли прочитать в Дублине и Лимерике, наверное, человек двадцать, не больше. Все остальные должны были подумать обо мне, мягко говоря, нехорошо.

Мои ирландские друзья не поверили автору рецензии и довольно быстро разобрались в происходящем. Майкл О’Риордан предложил издать книгу на английском или гэльском языках, но денег, естественно, не нашлось. Один из немногих, кто мог понять, о чем идет речь, Мартин Бейтс встал на мою защиту, и его мнение появилось в “Айриш таймс” в разделе “Письма читателей”. Он дал высокую оценку книге и признал мимоходом, что перевести ее на английский язык “чертовски трудно”.

Я тоже не остался в долгу, и газета поместила мое письмо. Приведенные в нем цитаты из книги доказывали, что “Айриш таймс” погрешила против истины, но моих коллег это, видимо, не смущало. Повторного телефонного звонка из РТЕ не последовало. Да и какие могут быть у них ко мне вопросы? Если любишь, бесполезно спрашивать, почему или за что. Просто любишь и все.